Военная история на страницах дневника ветерана ВОВ Анны Румянцевой: работа в тылу врага

2025 год объявлен Президентом России Годом 80-летия Победы в Великой Отечественной войне, Годом мира и единства в борьбе с нацизмом. Среди нас с каждым годом все меньше остается реальных свидетелей тех событий. Наши ветераны - это живые легенды, это пример для подражания. В редакцию ТИА передан уникальный документ: дневник воспоминаний об исторических событиях 40-х нашей землячки, ветерана Великой Отечественной войны Анны Ивановны Румянцевой (Белозеровой).

Анна Ивановна родилась 7 декабря 1917 года в деревне Скриплево Кашинского района Калининской области в большой крестьянской семье. Отец и мама были люди трудолюбивые. Отсюда и начался ее военный путь разведчицы и уже потом узницы концлагеря. Даже находясь под гнетом фашистов, молодые девчонки продолжали помогать своей стране и вносили свой вклад в Великую Победу. 

У читателей ТИА есть уникальная возможность узнать о Второй Мировой войне со страниц дневника участницы всех происходящих событий.

В первой части опубликованных воспоминаний велось повествование о предвоенном периоде жизни, военном пути и поступлении в разведку. Эта часть дневника посвящена работе в разведчицы в тылу врага.

К утру где-то по близости защебетали какие-то птички. Самолет не прилетел. С рассветом мы направились домой. На снегу оставались наши следы. Начали их маскировать. Снег был мокрый, валенки у нас быстро промокли. Чтобы не простудиться, мы поспешили скорее уйти, не маскируясь, надеясь, что снег быстро растает, и следов не останется.

Мы быстро примчались домой и забрались под одеяло, чтобы согреться. Спустя минут 20 после нашего возвращения в дверь постучали. Мы насторожились, кто мог прийти в этот ранний час? А главное, после возвращения из леса? Дверь открыла хозяйка. Вошел житель соседней деревни, Дмитрий   и   сразу спросил: "Кто к вам сегодня приходил?", –  "Никого чужих не было, пришли мои девчата", –  ответила хозяйка. Дмитрий извинился и ушел. Позже мы узнали, что Дмитрий в ту ночь тоже был в лесу и случайно увидел наши следы. У Полины    валенки были проношены, пальцы ног оставляли свой отпечаток на снегу. Жертва фашизма – подумал Дмитрий – нужна помощь, и пошел по следам, которые привели его к нашему дому. Следы наши не успели подтаять, он шел почти одновременно с нами.

 Через два дня – 26-го апреля 1942г. – ранним утром мы услышали резкий гул самолета. Мы бросились к окнам. Над нашей деревней на предельно низкой высоте летал самолет и, совершив три круга над деревней, удалился, набирая высоту. Вот он, наш самолет, которого мы ждали 24-го апреля. По каким-то причинам задержался и не прилетел в назначенный день. Но все же прилетел, и нам было радостно сознавать, что Родиной мы не забыты. Наше возбуждение и неприкрытая радость по поводу прибытия самолета вызвало раздражение у Сашки, жившего у нашей хозяйки. Осел он у нее после сражений с немцами в этой местности, да так и сидит, как таракан в щели, спасая свою шкуру. "Девчонки, вы не очень стрекочите, про вас и так говорят, что вы партизанки", – высказал он нам. "Мы сожалеем, что о тебе этого не скажешь, ты сидишь тише воды и ниже травы", – ответили мы. Наш упрек он понял, но надлежащего вывода так и не сделал. Высказал мысль, что когда увидит угрозу для себя, то удерет от немцев на хозяйкиной лошади вплавь через озеро. Мы сказали ему, что надо удирать теперь, пока не поздно т.к. в случае опасности мы тоже будем удирать и все трое повиснем на хвосте твоей лошади, и тогда он не сможет удрать. Сашка спасал свою шкуру до осени 1942-го года, сидел бы и еще, да партизаны ночью увели его.

  В тот день, когда прилетел самолет, в 10 часов утра, к нам пришла дивчина, приземлившаяся здесь с нашего самолета. Она сообщила нам радостную весть, питание для рации нашей группе заброшено. После короткой информации она ушла вместе со старшей группы в лес, чтобы показать, где спрятан сброшенный груз. Полина скоро вернулась, а дивчина направилась по своему назначению. Теперь нам предстояло вынести из леса питание к рации как можно скорее, пока оно не отсырело. Не теряя времени, мы с Полиной собрались идти за питанием. Взяли корзинку и два десятка сырой картошки, чтобы сверху замаскировать питание. Хозяйке сказали, что уходим в соседнюю деревню за картошкой. Связная Аня, чуть позже нас, пошла к радисту сообщить, чтобы он нас встречал в условленном месте.

 В лесу мы случайно встретились с Дмитрием. Он молча посмотрел на нас, а мы – на него. За его спиной висел мешок, из которого торчали два лемеха. Мы поняли, что он ходит на связь к партизанам под видом, будто бы в кузницу лемеха точить. Дмитрий быстро удалился, а мы свернули к своему тайнику. Мигом уложили питание в корзинку, прикрыли сверху картошкой и направились в обратный путь. Выйдя на проселочную дорогу, вдруг увидели, с другой стороны леса выходит на эту же дорогу Сашка—полицай с автоматом. С ним мы были знакомы, он нашего возраста, проживал в соседней деревне. Он спросил, откуда мы шагаем, а мы назвали деревню и пояснили: "Вот, купили там картошку, голод нас одолевает". Сашка возвращался из ночной засады на партизан. По указке немцев, с группой полицаев высматривали партизанские тропы. Мы не удержались и спросили его: "С какой целью высматриваете? Уйти туда или предать их?", – "Не первое и не второе", – ответил он. Значит этим спасал лишь свою шкуру, отсиживаясь дома.

  Позднее, осенью 1942-го года его тоже увели партизаны.  Шутя и смеясь, мы дошли с Сашкой до перекрестка, где он повернул в свою деревню. А мы, радуясь удачному исходу, ускорили шаг. В указанном нами месте нас ожидал радист, ему мы и передали этот груз. Спустя какое-то время мы вынесли из леса все остальное, что было сброшено    с самолета, а именно: немного продуктов, гороховый концентрат и палка сухой колбасы из медвежатины, брюки радисту. Этими продуктами мы подкрепились, а то совсем отощали, жили два месяца полуголодными. Питались картошкой, хлеба совсем не имели и купить было негде – никто не продавал. Утром и вечером мы съедали по 2 – 3 картошинки    и поллитра молока на троих в день. Денег в дорогу нам выдали мало – 200 или 300 руб. на троих, чтобы не вызвать подозрение в случае задержки нас немцами. И хотя деньги мы очень экономили, однако израсходовали их быстро, т. к. картофель и молоко продавали дорого. Весной нам пришлось отпороть воротники у своих зимних пальто и поменять их на картошку, т.к. денег уже не имели. Были мы заметно истощенными, но, к счастью, по молодости здоровыми.

  Весной 1942-го г. нас с Полиной томила проблема устройства на работу, чтобы иметь средства к существованию. В этот период по деревням стали часто наезжать полицейские и карательные отряды немцев для устрашения населения. Нагрянули и в нашу деревню. Естественно, у нас имелось особое беспокойство на их визит. В пословице говорится: "На воре и шапка горит", т.к. душевное спокойствие сохранить было нелегко.  Каратели схватили Дмитрия. После долгих допросов и истязаний его привезли в свою деревню. Собрали всех жителей деревни и в присутствии жены Дмитрия и троих детей терзали его. Затем, всего истерзанного, лежащего на земле, привязали    веревкой к повозке и погнали лошадей. Дмитрий тащился по земле и колотился о землю весь путь до места расстрела. За связь с партизанами его расстреляли. Приняв все мучения, он никого не выдал и героически принял смерть. Помнит ли о нем молодое поколение земляков — белорусов?

Наступило 1-е мая 1942-го года. Как могли, мы отметили свой любимый праздник весны, но настроение было далеко не праздничное. 3-го мая мы с Полиной снова пошли в Лепель на биржу труда, уже со счета сбились, который раз. На этот раз нам повезло. Предложили работу дворника, мы согласились. Но не успели оформить нас на эту работу, как на биржу явился рыжий немец, ему срочно требовались две женщины для работы на кухне в ГФП. Это тайная полевая полиция. Не спросив нашего согласия, он схватил нас под руки и повел. Мы не пошли, обратились к переводчице с вопросом, какая нам предстоит там работа? Переводчица спросила об этом у немца и объяснила нам: "чистить картошку, мыть посуду, мыть пол в кухне, приносить воду, дрова, выносить помои и т.п."    Мы согласились, а немец стал ругать нас: "Если вы жрать хотите, то на любую работу пойдете". Так хотелось ответить немцу на его грубость отказом, но положение наше не позволяло. Этот рыжий немец был в звании оберфельдфебеля, но, несмотря на звание, он был груб и не культурен. А самое главное, бросалось в глаза его высокомерие, что он здесь, в нашем городе, является хозяином, а мы – рабами. И, кажется, совсем не мыслил, что это хозяйничанье было временным. Нам же, хотя и знали, что оккупация временная, подобные унижения приходилось терпеть с великим трудом.

Рыжий немец по-русски ничего не понимал. Мы, хотя и немного, по-немецки говорить могли, но разговаривать с ним не стали. Шли молча всю дорогу от биржи до ГФП, куда вел нас на работу. Всю дорогу его рыбьи глаза с подчеркнутой наглостью и ехидством останавливались на нашей одежде. Мы были оборванными согласно нашей легенде. У Полины не было туфель, ходила в хозяйкиных галошах. Чулки у нас были сплошь штопаные. Купить другие негде, да и средств на это не имели. В ГФП у нас сразу взяли паспорта для оформления на работу, а нас послали на кухню чистить картофель. Скоро меня позвали в контору. Переводчик спросил:

"Вы с Полиной сестры?", – "Да", – ответила я.

–  А почему у вас в паспортах прописка по разным адресам?

–  А это потому, что у брата не хватало жилой площади, одной из нас пришлось прописаться по другому адресу, но жили мы вместе. Откуда мне пришло в голову так ответить, я и сейчас удивляюсь своей сообразительности. Вопрос для меня был совсем непредвиденным, т.к. мы и сами до сих пор не знали, что в наших паспортах прописка по разным адресам. Паспорта нам выдали при посадке в самолет. Посмотреть их не имели времени. А потом, уже в тылу врага, каждая из нас ознакомилась со своим паспортом. Я знала записи своего паспорта и думала, что все так же записано и у Полины. Полина, зная записи своего паспорта, надеялась, что все это же записано и в моем. Ведь мы сестры. Оформление нас сестрами было согласовано. Паспорта готовили в Главном Политуправлении. У нас и мысли не было, чтобы из данного    учреждения документы были с ошибками. Ну, а если ошибка получилась, то ведь надо было нас об этом предупредить, приготовить оправдание. Мой ответ, видимо, убедил немцев, и вопросов больше не было. Вернувшись в кухню, я сразу сообщила Полине, о чем меня спрашивали и свой ответ на их вопрос, чтобы так ответила и она, если ее об этом спросят. Ошибка могла вызвать полный провал группы. Заполняя анкету при оформлении на работу, запомнила одну деталь. Переводчик спросил: "Ваше вероисповедание?", – "Не знаю", – ответила я. Тогда он спросил: "Крещеная? Родители верующие? Как называется вера родителей?", – "Никак, просто молились перед иконами, крестились, кланялись, молитвы шептали", – пояснила я переводчику. Он засмеялся и сказал: "Православные", – "Точно!" – оживилась я.

 В обед нас позвали    к столу. На столе лежал хлеб и поставили две тарелки макарон с куриным фаршем. Давно мы не видели такого лакомства и принялись за еду. Ели макароны с хлебом. Два повара ехидно скалились на нас, что мы едим хлеб с хлебом. Их разговор я поняла и сообщила Полине. Она густо покраснела от смущения и стала медленно опускать хлеб из руки на стол. "Не обращай на них внимание!", – говорю я. Будем есть по-нашему, по-русски. Так и ели. Наелись хорошо.

В этот день нас домой отпустили рано, т.к. ночевать нам надо было идти в свою деревню. Позже нас определили на квартиру к двум эвакуированным женщинам. Мы устроились в проходной комнате. Теперь у нас была крыша над головой и хлеб, два основных фактора, без которых    невозможно осуществлять порученное нам задание. Оставалось нам оформить прописку.

  В вестибюле управления за столом дремал немец с огромной овчаркой. "Где здесь оформляют прописку?", – спросили мы. Немец приподнялся и спросил: "Was?". По-русски это означает "что?". Мы думали, он спрашивает нас по-русски кого прописать "вас?". И ответили ему: "Ага, нас". Немец ничего не понял и потащился на 2-й этаж. В его отсутствие мы рассмеялись сами на себя, на свое нелепое объяснение с немцем. На наше возбуждение овчарка агрессивно ощетинилась, и мы утихли. Немец вернулся с переводчицей. Ей мы отдали свои паспорта для прописки. Так началась наша ежедневная работа на фашистской кухне, и одновременно вели разведработу.

  В весенне-летний период световой день длинный, мы имели возможность ходить по городу после работы до наступления комендантского часа. Высматривали и сообщали радисту, где сосредоточены воинские части врага, их боевая техника, военные объекты и учреждения: склады с боеприпасами, горючим, продовольствием, типографии, госпиталь, кинотеатр. Указали дни и время сбора там немцев. О ресторане, дни и часы развлекающихся там немцев. О тайной полевой полиции по борьбе с партизанами, о количестве их палачей и об их действиях. О поступлении в Лепель новых частей на отдых, о моральном состоянии гитлеровских войск и нашего населения в оккупированном Лепеле. Вели наблюдение за железнодорожным движением врага и его техники к фронту и с фронта. Осуществлять наблюдение за железнодорожным движением было непросто. День мы были заняты на работе в кухне. Оставалось одно, чаще ходить на железнодорожную станцию после работы, до наступления комендантского часа. Формирование эшелонов и отправка их часто проводились именно тогда, когда всякое движение населения по городу строго запрещалось с наступлением комендантского часа, чтобы население не могло видеть движение войск. Чтобы чаще бывать на железнодорожной станции, нам приходилось придумывать разные поводы. Мы подыскали сапожника и портниху, проживающих поблизости к железнодорожной станции. Так, маскируясь, ходили к ним со своими заказами, а попутно следили за железнодорожным движением врага и его техники. Сапожнику заказали сшить Полине туфли, т.к. она ходила в галошах, и это видел повар и немцы. Потом отнесли ему в подшивку валенки. Портнихе отнесли свои зимние пальто переделать на осенние, потом в перелицовку платья и т.д.    Бывая на станции, нам удавалось видеть эшелоны с немцами и боевой техникой. Мы быстро считали вагоны и определяли вояк, считали платформы с орудиями и вагоны с боеприпасами к ним. Узнать их точный маршрут не удавалось, сообщали лишь, в каком направлении отправлялись. Повод бывать у портнихи и сапожника дал возможность заглядывать на станцию и днем. Повар отпускал кого-либо из нас с работы для примерки на час. А что узнаешь за час? Приходилось задерживаться ненадолго. За работу с портнихой и сапожником расплачивался повар: мылом, солью, сигаретами, спичками, хлебом. Своих средств для этого мы не имели.

  Спустя месяц после нашего устройства на работу в кухню к нам в комнату в наше отсутствие влез через окно эсэсовец, хотя дверь была открыта. В квартире находились наши соседки-женщины. Они сообщили нам, что эсэсовец сделал обыск в нашей комнате и опять через окно удалился. Это известие нас встревожило. Что это? Подозрение? Или просто проверка, как вновь прибывших? Значит надо быть более осторожными, умнее в своих действиях. А как? С нашими знаниями в деле разведки, в наших условиях, не имея ни одного знакомого человека, которому можно было бы довериться? Много думали над этим и решили: временно прекратить сбор сведений, ограничить встречи со связной в данный период и в будущем допускать их лишь в необходимых случаях и более тайно. Впредь сведения для связной передавать через свой "почтовый ящик", для которого подыскали соответствующее место. Портниху и сапожника посещали по-прежнему, а также ходили по городу. Главное – было убедиться, нет ли за нами слежки. Убедившись в этом, мы снова начали вести разведку. В этот период я готовила сведения о кинотеатре. Требовалось узнать, какое количество немцев там бывает. Из числа населения кино посещали единицы – по пропускам. Мы тоже приложили усилия, чтобы достать пропуск в кино. Но постоянного пропуска нам не дали, только дважды выписывали временный пропуск. Но и это уже имело для нас значение. Мы узнали, что раз в неделю до киносеанса там проводят информацию для немцев о делах на фронте. Узнали точное количество собирающихся на информацию немцев. В наше посещение кинотеатра шла картина "Пышка". До начала фильма на сцене вдруг появились два артиста. К великому моему удивлению, это были фашистские прихвостни из нашего Калинина. Горько было это сознавать, но от факта никуда не уйти. Старший Станиславский исполнял сольное пение хриплым, дрожащим и беззвучным голосом: "Еще звенит в гитаре каждая струна..." Правда, струна звенела, т.к. на    гитаре аккомпанировал младший А. Станиславский, племянник. Это их мы с разведчицей Н. Козаковой пытались показать органам безопасности    при освобождении Калинина от немцев. Но они уже отступили вместе с фашистами. Теперь они всплыли в г. Лепель и, как волки, скрываются в тылу врага. Во время оккупации Калинина старший Станиславский был старостой

Это он прописал нас в пустую холодную комнату. Его племянник Анатолий часто приходил в нашу комнату, как в свою, без разрешения, без всякой надобности. Возможно, следил за нами по указке своего дяди, или просто любопытно было, как существуют в этом морозильнике пришедшие девки. Вид его был бравый, с саблей на боку. Мне думалось тогда, что юноши его возраста, не жалея жизни, защищают Родину. Увидя этого отщепенца в Лепеле, я стала остерегаться, как бы не наскочить на него на улицах города. Встреча эта для меня могла быть роковой. Я могла бы сказать, что тоже отступила с немцами, но по паспорту я была уже не Калининская, а Витебская.

  Лето нашей разведки в Лепеле тянулось медленно из-за постоянного нервного напряжения, из-за расправы фашистов с нашими патриотами. Главное, угнетала безнаказанность немцев за их зверства. Жилось им в Лепеле вольготно, и скорого возмездия не предвиделось. Это мучительное терпение изматывало.

Осенью комендантский час наступал рано, с наступлением темноты. Это резко сократило время для нашей разведки. Чтобы получить пропуск после комендантского часа, у нас оснований не было. Поэтому мы стали придумывать разные поводы для отлучки с работы днем.    Я выдумывала себе разные болезни и доказательства к ним, чтобы сходить к врачу, а попутно что-то разведать или уточнить. Я умышленно резала и обжигала пальцы своих рук, чтобы сходить на лечение в немецкий госпиталь, а попутно узнать, сколько там находится раненых, откуда они поступают, их моральное состояние. Первое время в госпиталь меня сопровождал немец-санитар. Он был довольно простоватым и комичным, порою выбалтывал мне больше, чем я могла бы узнать там сама. Позднее в госпиталь меня отпускали одну, т.к. травмирование пальцев было почти постоянным, и санитару надоело меня сопровождать, а иногда он был занят. Его отсутствие давало мне возможность по пути забегать в другие места для разведки.

Встречи со связной осуществляла в основном старшая группы, но иногда приходилось и мне. Однажды для этого я оторвала подметку у туфель и просила повара отпустить меня к сапожнику и одновременно осуществила встречу со связной. В незнакомом городе, где нет не только доверенного лица, но и ни одного знакомого человека, вести разведку очень трудно. Довериться, не зная людей, было опасно. Поэтому у нас не было конспиративной квартиры для связи радиста со штабом. Местные же подпольщики имели не одну конспиративную квартиру и часто меняли их для своей безопасности, но и то было немало провалов. Нам трудно было искать себе жилье, работу, чтобы иметь средства к существованию. А работы как раз и не было. Случайно подвернулась работа в ГФП, где работающих до нас женщин прогнали за хищение продуктов с кухни. Иногда нам требовалась поддержка, помощь или защита. Вот, к примеру, ночью – под видом проверки документов –    к нам ввалились в сильном подпитии бургомистр города и его секретарь. Свой визит они    спланировали заранее, зная, что защиты у нас нет, да и правосудия в тылу врага искать не у кого. Пользуясь этим, они требовали от нас известных услуг, при этом угрожали оружием. Лишь наша находчивость и отчаянное сопротивление вынудило их уйти.

Вести разведку в наших условиях было непросто, из-за отсутствия необходимого для этого времени. Сказывалось дальнее расстояние от нас радиста. Иногда наши сведения поступали к нему с опозданием, теряя при этом свою ценность. Кроме того, радист не имел надлежащего помещения для связи со штабом, и не всегда своевременно мог передать наши сведения в штаб.    Как и всем подпольщикам, нам приходилось действовать   в тисках воинских гарнизонов, карательных отрядов на поле врага с его широкой агентурой. Постоянные аресты, обыски, допросы, пытки и расстрелы. Фашисты с каждым днем зверели    больше. Но надо отметить, что никакой террор уже не мог остановить борьбу патриотов против фашизма.  В неравной борьбе наши патриоты мужественно принимали смерть от гестаповских палачей. На место погибших вставали другие. Много издевательств нам приходилось терпеть на работе в немецкой кухне от оберфельдфебеля полиции. Это был двуногий зверь в прямом смысле. Его боялись все сослуживцы, имеющие звание    ниже его. Не давал покоя он и нам. Часто заходил на кухню и каждый раз с ехидством по отношению к нам. Мы с Полиной поступили на работу очень истощенными, а я, кроме того, была узкокостной, что еще ярче выдавало мою худобу. "Du knochen fressen?" (Ты кости жрешь?), – спросил он меня, имея в виду мою худобу. Я сначала рассмеялась на его ехидство, а потом ответила: "Все русское мясо немцы сожрали, нам даже и костей не оставили". Я знала, что по-русски он ничего не понимал. Ему захотелось узнать мой ответ и стал спрашивать повара.   Повар, зная крутой и зверский его нрав, перевел ему мой ответ в более тактичной форме. Как-то обвинил нас, что мы обгадили уборную и даже изобразил это. Мы ответили: "Сам со шнапса обгадил и не помнишь, ищешь виновных". И опять перевел повар. Наш ответ его оскорбил, и он еще пуще обозлился на нас. На кухню стал приходить с излюбленным методом воздействия на психику. Например, схватит кого-либо из нас за ворот и заорет: "Ты партизан! Тебе капут!". И к виску браунинг приставит. Повар лишь ухмылялся на его дикие выходки и на наше возмущение, отвечал, что обер шутит. "Пусть он шутит так над тобой, а мы посмотрим появится ли у тебя смех", – ответили мы повару и заявили, что если будут такие шутки, то сообщим шефу ГФП. Конечно, повар оберу не указ, т.к. имел ниже звание. К двери кухни сделали запор, но по просьбе обера повар дверь ему открывал сам. Сменить работу мы не могли, т.к. работы в городе не было, а нам крайне необходимы были средства для жизни, т.е. хлеб. Иногда у нас появлялись случаи, когда нам грозило увольнение за недозволенные действия. Был скандал, за который повар получил взыскание. Мы с Полиной приносили из подвала капусту хорошую, а надо было носить ту, которая начинала портиться. Даже плохую капусту подкладывали к хорошей, чтобы скорее портилась. Так и получилось, большое количество капусты стало не пригодно к употреблению. Повар нас ругал и грозил уволить. Упрекал нас с Полиной, что мы – белоручки, боялись запачкать руки о поврежденные кочаны. Мы молчали, радовались в душе, что капуста испортилась, и что вина наша сводилась лишь к тому, что мы – белоручки. По возможности мы иногда портили молоко, чтобы оно скисло или свернулось при кипячении. Но виновными в этом признаны не были. Часто на кухню привозили кур, и мы с Полиной выдирали из них внутренности, при этом выдирали и выбрасывали жир, чтобы ценные калории не достались фашистам. Увольнение из кухни старшего повара-немца помогло нам обрести на кухне относительную свободу. Оставшийся один повар из Чехии не мог полностью контролировать нас. Старшего повара сняли с работы за то, что он вытолкал с кухни унтер-офицера – он жарил себе яичницу на кухне, не спросив разрешения у повара. При этом швырнул сковородку с яичницей в коридор. Все разлетелось по сторонам, яичница повисла на стенах. Мы с Полиной хохотали и за столь смелые действия повара похвалили его. На следующее утро    повар на кухне уже не появился, не было его и среди полицаев ГФП.

В ГФП приводили задержанных по подозрению. В основном это были мужчины. Немцы их называли партизанами. Некоторых из них ставили до допроса в коридоре лицом к стене. Особо подозрительных сажали в подвал. Комната, где вели допрос, находилась почти рядом с кухней. Поэтому мы слышали раздирающие душу крики и проклятия фашистам. Не замечать этого не было сил, дрожали руки. Повар это заметил, и по его просьбе допросную перевели в другое помещение. С этих пор о задержанных мы узнавали лишь тогда, когда повар готовил для них пищу: в миску клал горсть соли, а сверху картофель или макароны. Видя это, я брала ведро и шла к колодцу за водой. Умышленно бросала ведро в колодец и звала повара, чтобы он помог мне достать ведро. В его отсутствие Полина заменяла пищу с солью на доброкачественную. Дежурный полицай эту миску уже с нормальной пищей относил в подвал задержанным. Каждый раз мы отвлекали повара разными способами, которые придумывали заранее, а применяли их тогда, когда тот или иной способ подходил.

В один из сентябрьских дней, уходя с работы домой, из подвала услышали слабый голос: "Аня, Полина, подайте что-нибудь". По голосу мы узнали Сашку-полицая из деревни, с которым повстречались в лесу, когда переносили питание к рации. У подвала мы остановились, чтобы узнать, что именно ему нужно. Но тут были немцы. Увидя их через решетку окна, Сашка больше ничего не сказал. Нам хотелось знать, за что же он угодил в подвал, работая на немцев. Утром мы пришли на работу раньше обычного, долго стояли у подвала, спрашивая, что ему подать, хотя подать было невозможно. Ответа не было. В тот же день мы узнали от пленных, работающих при ГФП, что рано утром немцы вытащили из подвала молодого мужчину, бросили его и две лопаты в машину. Сашку расстреляли.

Продолжение отрывков из дневника воспоминаний ВОВ А.И.Румянцевой читайте 6 мая на ТИА.

Ранее ТИА писали о довоенном периоде и начале войны и военной истории  А.И.Румянцевой и работе в разведке.